Бердяев Н.А ФИЛОСОФИЯ СВОБОДЫ Москва: Издательство "Правда", 1989 Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом... Первое послание к Коринфянам Св. Апостола Павла1 ПРЕДИСЛОВИЕ Заглавие этой книги требует разъяснения. Философия свободы не означает здесь исследования проблемы свободы как одной из проблем философии, свобода не означает здесь объекта. Философия свободы значит здесь - философию свободных, философия, исходящая из свободы, в противоположность философии рабов, философии, исходящей из необходимости, свобода означает состояние философствующего субъекта. Свободная философия есть философия религиозная философия интуитивная, философия сынов, а не пасынков. Путь этой книги исходит из свободы в самом начале, а не приводит к свободе лишь в конце Свободу нельзя ни из чего вывести, в ней можно лишь изначально пребывать. божественную истину нельзя вывести, она открывается в блеске молнии, он целостно дана в откровении. Эта незыблемая, непоколебимая вера в то, что истина дана в мистическом восприятии, что нельзя двигаться, нельзя подниматься, не имея под собой твердыни божественного, не имея благодатно помощи, будучи оставленным и покинутым, от вселенской души отрезанным определяет характер изложения этой книги. В ней сознательно проводится мето исхождения, а не прихождения, исхождения из того, что открылось, увиделос как свет, а не прихождения к тому, что еще не открылось, не увиделось погружено в тьму. Путем этим шли все мыслители-мистики; шел, наприм<ер> близкий мне по духу Франц Баадер. Христианская философия, или теософия, это книги не претендует на "научность", но претендует на истинность. Претензи эта оправдывается тем, что истина не мною выдумана и открыта, ибо исповедую религию Христа. Научность не есть ни единственный, ни последни критерий истинности В книге этой, думается мне, есть внутреннее единство и внутрення последовательность, хотя и нет достаточного внешнего единства и внешне последовательности. Отдельные части этой книги писались в разное время отрывками печатались в "Вопросах философии и психологии". Теперь отрывки эт переработаны, написаны новые части, и все претворилось в книгу, н систематическую, но отражающую цельное религиозно-философское миросозерцани и мирочувствие. Я был бы счастлив, если б книгой этой обострил в современно сознании ряд жгучих религиозно-философских проблем, особенно в сознани людей, вступивших на путь религиозно-мистический. Ныне не время созидани систем, законченных и обоснованных. Ныне религиозная философия должна быт выражением и творчеством жизни. Ныне парадоксальность философствования може быть верным отражением антиномичности религиозной жизни В основе "философии свободы" лежит деление на два типа мироощущения мироотношения - мистический и магический. Мистика пребывает в сфере свободы в ней - трансцендентный прорыв из необходимости естества в свобод божественной жизни. Магия еще пребывает в сфере необходимости, не выходит и заколдованности естества. Путь магический во всех областях легко становитс путем человекобожеским. Путь же мистический должен быть путе богочеловеческим. Философия свободы есть философия богочеловечества Москва. Январь. 1911 года ЧАСТЬ ПЕРВА ГЛАВА I. ФИЛОСОФИЯ И РЕЛИГИ В новые времена иссякает в господствующем сознании творческо дерзновение. Думают о чем-то, пишут о чем-то, но были времена, когда думал и писали что-то, когда было то, о чем теперь вспоминают, о чем пишу исследования. Наша эпоха потому, быть может, так "научна", что наука говори о чем-то, а не что-то. Наука вообще, и частности историческая науки, дае превосходные исследования о религии, о мистике, о Пифагоре, например, или бл. Августине. Но вот сам бл. Августин не был наукой, он был что-то, то, чем пишут научные исследования. Мало кто уже дерзает писать так, как писал прежде, писать что-то, писать свое, свое не в смысле особенно оригинальности, а в смысле непосредственного обнаружения жизни, как то был в творениях бл. Августина, в писаниях мистиков, в книгах прежних философов Великие учителя Церкви писали что-то, раскрывали жизненные тайн христианства, а теперь имеют смелость писать лишь об учителях Церкви, о и дерзновении. Сами не дерзают уже. Теперь пишут исследования о былы мистиках, о былых метафизиках, о Платоне, о Скотте Эригене, о Мейстер Эккерте, о Якове Беме и о св. Терезе. А сама мистика, сама метафизика, са опыт религиозный? Не дерзают уже. Почтенно писать об Эккерте, о Беме, н неприлично писать то, что писал Эккерт или Беме, так, как Эккерт или Бем писали. Мы стыдливо прячемся за исторические исследования о чем-то, боимс науки, которая требует, чтобы говорили лишь о чем-то. Когда обращаемся прошлому, часто поражаемся творческому дерзновению наших предков: они дерзк быть, мы же потеряли смелость быть. Мы дерзаем обнаружить лишь свое о чем-т и не дерзаем быть чем-то. Нашу эпоху разъедает болезненная рефлексия, вечно сомнение в себе, в своих правах на обладание истиной, принижает нашу эпох дряблость веры, слабость избрания, не осмеливаются слишком страстно непоколебимо объясняться в любви к чему-то и к кому-то, мямлят, колеблются боятся, оглядываются на себя и на соседей. Раздвоение и расслабление вол уничтожает возможность дерзновения. Духовная робость неизменно сопровождае слабость волевого избрания Все эти печальные симптомы так характерны для критических эпох. Лиш органические эпохи имеют дерзновение в вере, в любви, в избрании Критические эпохи по преимуществу - о чем-то, органические эпохи п преимуществу - что-то. Неизбежный процесс дифференциации зашел слишко далеко, и на всех концах культуры зреет потребность в процесс интегрирующем, восстанавливающем органическую целостность. Великое значени Ницше для нашей эпохи в том и заключается, что он с неслыханной дерзость решился сказать что-то; он нарушил этикет критической эпохи, пренебре приличиями научного века, был самой жизнью, криком ее глубин, а не - жизни. Прославленная научная добросовестность, научная скромность, научно самоограничение нашей эпохи слишком часто бывает лишь прикрытием слабости робости, безволия в вере, в любви, нерешительности избрания. Слишком мног светских приличий и условностей, прикрывающих внутреннюю пустоту. Не чего-то как сущности жизни, и потому считают приличным говорить лишь чем-то, допускают лишь общеобязательную науку о чем-то в царств безвольного, безлюбовного скептицизма, в царстве расслабленного безверия Субъект и объект болезненно расщепились, и исчезло что-то - нумен, осталос лишь о чем-то - лишь феномен. Когда люди не имеют абсолютной, непоколебимо уверенности, то легче и лучше говорить и писать о чем-то, а не что-то, меньше ответственности Могут сказать, что эпоха наша оскудела гениями и дарованиями и потому ней все больше о чем-то, чем что-то. Нужен гений или огромный творчески дар, чтобы сказать что-то, сказать же о чем-то можно и при гораздо боле скромных дарованиях. Где, скажут, в нашу эпоху Платоны, бл. Августины Эккерты и им подобные? Выше своей головы не прыгнешь. Я думаю, что эт обычное рассуждение в корне ложно. Наша эпоха страдает волей к бездарности волевым отвращением от гениальности и даровитости. Эпохи бывают бездарны бедны гениями по собственной вине, это грех людской, а не слепа случайность, обделившая данное время дарами свыше. И в нашу эпоху, как и в всякую, немало есть дарований, но они ложно направлены, они чахнут атмосфере воли к бездарности. Прав Вейнингер, когда говорит, что в каждо человеке заложено начало гениальности и каждый может быть в иные минут жизни гениальным. Должна быть воля к гениальности, а ее-то и нет. Да и н только гении и дарования, не только бл. Августины, Я.Беме и Платоны могу сказать что-то. Речь идет о качестве жизни, о направлении нуменальной воли а не о количестве даровитости, не о великих только людях. Был бл. Августин но ведь возможно то же нуменальное направление, что и у бл. Августина, то ж качество жизни и без его гениальности. Лучше быть третьестепенны Августином, рядовым творцом духа "чего-то", чем первостепенны провозвестником духа "о чем-то". Это не право, не привилегия, а обязанность Человек обязан быть дерзновенным, дерзновением воли стяжает он благодатны дары Духа. Когда он будет не один, когда Дух будет жить в нем, тогда отпаде человечески самолюбивый и суетный вопрос о размерах дарований. Человек имее не право, а обязанность быть глашатаем высшей полноты истины, т.е. говорит он прежде всего должен что-то, а не только о чем-то. Дерзновение же даетс лишь верой. Хомяков хорошо говорит о своей властной уверенности, о свое дерзновении, о своем непомерном притязании: "этим правом, этой силой, это властью обязан я только счастью быть сыном Церкви, а вовсе не какой-либ личной моей силе. Говорю это смело и не без гордости, ибо неприличн относиться смиренно к тому, что дает Церковь"2. Церковь делает человек гениальным, обладателем Духа. И ложное смирение и самоограничение есть лиш слабость церковного самосознания и самочувствия. Все, что я скажу в это книге, будет дерзающей попыткой сказать "что-то", а не "о чем-то", дерзость свою я оправдываю так же, как оправдывал ее Хомяков. Я не чувству себя покинутым в познании бытия, и гносеология моя не есть гносеологи покинутости. Этим определяется и мой взгляд на соотношение философии религии Все признают, что философия переживает тяжелый кризис, чт философствующая мысль зашла в тупик, что для философии наступила эпох эпигонства и упадка, что творчество философское иссякает. А наряду с эти возрождается интерес к философским проблемам, с новой силой ощущаетс потребность в философском пересмотре основ миросозерцания, вновь беспокои вековечно-метафизическое. И почти нельзя уже встретить людей, которые верил бы в философию так, как верили в Греции, как верили в Германии в эпоху е философского расцвета. Вера в философию подорвана. Последним подлинн верующим был Гегель, быть может, величайший из философов в собственно смысле этого слова. В гегельянстве философия дошла до самообожествления гегельянство - невиданная гордыня отвлеченного философствующего разума Гегель был величайшим и последним из гностиков-рационалистов. Вместо живог Бога поклонился Гегель своему философскому гнозису, отвлеченному своем разуму. И после того как философия была превращена Гегелем в идол, философи была свергнута, она пала так низко, как не падала еще никогда в истори человеческого самосознания. Материализм был Немезидой гегельянства, Божье карой за грех идолосотворения и идолопоклонения. Потом пошел позитивизм смягчивший грубости, крайности и нелепости материализма. Потом в той ж классической философской стране Европы раздался клич "назад к Канту", и разных формах неокантианства произошло как бы возрождение философской мысли Германец опять зафилософствовал, стал писать бесконечные гносеологически трактаты, дошел в этом деле до большой утонченности. Но пафос философии был по-видимому, безвозвратно утерян, философского эроса нет уже в современно неокантианстве. Движение это явно носит печать эпигонства и упадочности Утерян центр, все раздробилось. Некоторые переходят от неокантианства неофихтеанству. Намечается возможность и дальнейшего движения неогегельянству. Но философская мысль этим путем не движется творческ вперед, не выходит из тупика. Неофихтеанство и неогегельянство легко може опять перейти в неоматериализм и неопозитивизм, и так до бесконечности. конце концов все возможные типы и комбинации философской мысли уж испробованы и гениально были выражены. Нового почти ничего нельзя уж выдумать. Нужно выйти из круга, а для этого необходимо сознать, чт происходит не только философский кризис, каких немало было в истории мысли а кризис философии, т.е. в корне подвергается сомнению возможность правомерность отвлеченной рационалистической философии В чем же сущность этого кризиса? Вся новейшая философия - последни результат всей новой философии - ясно обнаружила роковое свое бессили познать бытие, соединить с бытием познающего субъекта. Даже больше философия эта пришла к упразднению бытия, к меонизму3, повергла познающего царство призраков. Критическая гносеология начала проверять компетенци познания и пришла к тому заключению, что познание не компетентно связат познающего с объектом познания, с бытием. Реалистическое чувство бытия реалистическое отношение к бытию - утерянный рай. И нет, по-видимому философских путей к возвращению в этот рай. Кант оставил познающего с сами собою, гениально формулировал его оторванность от бытия, о действительности, от реальности и искал спасения в практическом разуме Критическая гносеология радикально уже отрицает изначальную цель познания соединение познающего с бытием, конструирует познание вне реального, живого внутреннего отношения познающего субъекта к познаваемому объекту. Познающи издревле хотел разгадать загадку бытия, проникнуть в тайну наиреальнейше действительности, а на вершине философской мысли цель познающего оказалас упраздненной. Познание перестало быть браком, у познающего отняли невесту Критерий истины стали искать внутри самого познающего субъекта, в ег отношении к себе, а не к бытию. Познание у современных гносеолого превратилось в паразита, который ведет самодовлеющее существование. Та кончилось блуждание по пустыням отвлеченной мысли, такова кара отвлеченног рационализма, давно уже допущенного и теперь лишь выявляющего сво результаты. Болезнь современной философии - болезнь питания. Утерян источники питания, и потому философская мысль стала худосочной, потом бессильна она соединиться с тайной бытия, с вековечной целью свои стремлений. Философская мысль не может питаться из себя, т.е. не может быт отвлеченной, самодовлеющей. Не может она питаться и одной наукой. Да зависимость от науки знаменует собой потерю самостоятельности философии Выход из кризиса философии есть отыскание питания, воссоединение с истокам и корнями. Древо познания начинает увядать и покрывается паразитами Современная гносеология губит древо познания, отягчает его свои паразитарным существованием. И радикальна сейчас не гносеологическая критик философии, ее задач и ее компетенции, а критика религиозная, воистин предшествующая всякому философскому познанию и воистину главенствующая на ним Древнее питание философии было питание религиозное. Философия, да всякое познание, была функцией жизни, а жизнь была органически религиозна На религиозном питании, на органической связи с народной жизнью был основана философская мудрость Гераклита и Пифагора. Вот почему досократовской философии было так много здорового реализма, был хороши примитивизм, чувствовался запах земли. И мудрость божественного Платон связана, быть может, с посвящением в Элевзинские мистерии. У учителе церкви, у средневековых мистиков была посвященность в тайны христианства было приобщение к таинственным реальностям. Без посвящения в религиозны тайны и без приобщения к религиозным таинствам нет питания; знани становится худосочным и отвлеченным, порывает с живым бытием. Вся нова философия, начиная с Декарта и кончая неокантианцами, отрицает необходимост посвящения и приобщения для стяжания знания, гнозиса, и потому тайны бытия таинства жизни для философии закрываются. Философия перестала быт сакраментальной, как была в древности и в средние века, она подверглас обмирщанию и стала философией полицейской, неблагодатной. Гениальный образе чисто полицейской философии дал Кант4. Полицейская философия имеет неку связь с полицейским государством, с обществом секуляризированным. И священного гнозиса превратилась философия в полицейский распорядо отвлеченной мысли, в охрану, в градоначальство, к которому обращаются з разрешением устроить то или иное в царстве мысли и познания. Гносеологи несет чисто полицейскую службу и сама себя сознает полицейской. Но полици не освобождает, не освобождает и уподобившаяся ей гносеология. Полицейска философия роковым образом разрывает с корнями жизни, как и полицейско государство; полицейская философия неизбежно лишена реализма и превращае бытие в призрак. Только сакраментальная философия может быть органическо функцией жизни, полицейские философия есть механически отсеченная отвлеченно мертвая часть. Потому философия и зашла в тупик, потому кризис е и представляется таким безысходным, что она стала мертвой, самодовлеюще отвлеченностью, что она порвала со всеми формами посвящения в тайны бытия, философ превратился из священника в полицейского. После всех испытаний, все странствований по пустыням отвлеченного мышления и рационального опыта после тяжкой полицейской службы должна возвратиться философия в храм, священной своей функции, и обрести там утерянный реализм, вновь получать та посвящение в тайны жизни. Острота проблемы, перед которой мы стоим, совсе не в том, должна или не должна философия быть автономной и свободно (конечно, должна быть автономной и свободной); острота проблемы в том должна ли автономная и свободная философия сознать свободно необходимост религиозного питания, религиозной полноты опыта. Религия может обойтись бе философии, источники ее абсолютны и самодовлеющи, но философия не може обойтись без религии, религия нужна ей как пища, как источник живой воды Религия есть жизненная основа философии, религия питает философию реальны бытием. Философия не может претендовать быть всем, не достигает всеединства как утверждал Гегель, она всегда остается частной и органически (н механически) подчиненной сферой. Вл.Соловьев породил недоразумение, да повод думать, что возможен философский универсальный синтез, философско достижение всеединства. Тут чувствуется в Соловьеве отрыжка гегельянства склонность к гностическому рационализму. Всем может быть только религия, не философия, только религиозно достижим универсальный синтез и всеединство Философия может быть лишь органической функцией религиозной жизни. Первы славянофилы, Киреевский и Хомяков, яснее Вл.Соловьева сознавали, что лиш религиозно, а не философски, лишь в полноте жизни, а не в гнозисе достижи универсальный синтез, всеединство, так как свободнее были от рационализма Но религиозный синтез не может быть дан лишь в конце, лишь в результат аналитико-дифференцирующего процесса, лишь для будущих поколений, он дан и начале, дан для всех живших и живущих, дан как истина, хранимая вселенско Церковью, как древняя мудрость1 Истинное решение проблемы реальности, проблемы свободы, проблемы личност - вот настоящее испытание для всякой философии. Бессилие решить проблем реальности, свободы, личности или ложное решение этих проблем - верны показатель плохих качеств философии, ее внутренней импотенции, ложност избранного ею пути. Подозрительна та философия, для которой реальность призрачна, свобода - призрачна, личность - призрачна. Не верьте это философии, ищите иной. И вот, если подойти с этим испытанием ко все современной философии, то результаты получатся самые печальные. Современна философия отрицает реальность, свободу, личность или утверждает и призрачно. Современная философия - философия иллюзионистическая5 п преимуществу, ее гносеология отвергает не только реальность отношения бытию, но и само бытие, лишает человека изначального сознания свободы свободы безмерной и безосновной, разлагает личность на дробные части отвергая ее изначальную субстанциональность. Призрачно спасти реальность свободу, личность современная философия всегда сумеет, для этого существую многочисленные орудия софистики и гносеологической эквилибристики. Живом человеку не легче от этих гносеологических ухищрений, его повергают царство призрачности, лишают и личности, и свободы, и реальности бытия. Н несправедливо во всем винить современную философию, она расплачивается з грехи прошлого. Вся новая философия пошла по том отвлеченно-рационалистическому пути, на котором не могут быть решен поставленные нами проблемы. В философском рационализме отразилась греховна раздробленность духа. Ни природа реальности, ни природа свободы, ни природ личности не могут быть постигнуты рационалистически, идеи эти и предметы эт вполне трансцендентны для всякого рационалистического сознания, всегд представляют иррациональный остаток. Потому что поистине: рациональна реальность, рациональная свобода, рациональная личность - лишь призрак отвлеченной, самодовлеющей мысли. Даже германский идеализм начала XIX века идеализм Фихте, Гегеля и Шеллинга, при всей своей творческой мощи не в сила был справиться с этими роковыми для всякой философии проблемами. Фихте Гегель идеалистически и рационалистически отрицали реальность, утверждал свободу лишь призрачно и иллюзорно, в онтологии их не осталось места дл конкретной личности. Это слишком хорошо известно. Даже Шеллинг, которы пытался вырваться из заколдованного круга рационалистического идеализма конкретному бытию и мистике, даже Шеллинг бессилен был справиться с этим проблемами. И для него нет ни подлинной свободы, ни подлинной личности, н подлинной реальности, он все еще остается пантеистическим идеалистом6. А пантеистическом идеализме, как в океане, тонет и личность, и свобода, конкретная реальность. В силах был справиться с проблемами лишь один Фран Баадер, но путь его был особый, не тот, что у всей философии. Германски идеализм довел до пределов, до абсурда идеалистическое течение, в котором призрак и отвлеченность превратились реальность, свобода, личность. Вес опыт новой философии громко свидетельствует о том, что проблемы реальности свободы и личности могут быть истинно поставлены и истинно решены лишь дл посвященных в тайны христианства, лишь в акте веры, в котором дается н призрачная, а подлинная реальность и конкретный гнозис. Только христианска метафизика утверждает реальность бытия и реальность путей к бытию, постигае великую тайну свободы, ни на что не разложимой и ни к чему не сводимой, признает субстанцию конкретной личности, заложенной в вечности. Лишь мистическом гнозисе христианства все это дано и нигде более. Христиански гнозис приводит к трансцендентному реализму, к конкретному персонализму, философии свободы. Свобода, прежде всего свобода - вот душа христианско философии и вот что не дается никакой другой, отвлеченной рационалистической философии. Но что такое религиозная философия христианский гнозис Христианская философия не есть "гнозис" в смысле Валентина и не ест "теософия" в смысле Р.Штейнера, хотя в своем собственном смысле она гнозис, и теософия. Гностицизм признает путь познания путем спасения. Чист гностический путь, в известном смысле, есть путь люциферианский. Гностициз учит познанию истины, а не стяжанию истины, гностицизм проповедуе дерзновение в познании без подвига отречения. Гностицизм в существе свое есть рационализм, какое бы мистическое одеяние он ни одевал, эт рафинированный, с трудом распознаваемый рационализм. Для гностицизма религи есть знание, тайное и явное, есть посвящение в учение. Гностицизм смешивае оккультное знание с религией, подменяет им религию, в то время ка оккультное знание должно рассматриваться как форма знания, как расширенна наука, а не как религия. Идеальный тип гностика есть тип учителя, мудрого По гностическим учениям истина открывается мудрым, а не младенцам. христианстве истина открывается младенцам, а не мудрым, и гнозис есть пло религиозной жизни. Будьте как дети, тогда лишь войдете в царство Небесное. истине Христовой есть божественная простота. Истина стяжается жизнью подвигом, усилием воли и целостным духом, а не одним познанием. Сам познание есть лишь функция религиозной жизни. Идеал христианина есть скоре идеал святого, чем мудрого учителя. Христианский гнозис требует акт самоотречения, отречения от гностической гордости, от притязаний разумног познания. Христианский гнозис есть стяжание себе разума божественны безумием. В нем нет уже и следов рационализма и натурализма, которые утонченной форме присутствуют в гностицизме. Современная теософия есть одн из форм гностицизма, и все бесплодие гностических притязаний сказывается ней еще сильнее, чем в старом, классическом гностицизме. Для теософи религия есть универсальный гнозис, преемственно передаваемый путе посвящения, путем обучения у мудрых учителей. Религиозные догматы религиозные таинства приобретают в теософии исключительно гностически характер. Для мудрого, для посвященного истины религиозной жизни, истин веры оказываются знанием. Все истолковывается в духе истонченног эволюционного натурализма. Лишь для вульгуса есть чудесное, чудесное ест понятие экзотерическое. Чудесного нет для настоящего гностика и теософа, дл посвященного в эзотерическое знание. Для него и Воскресение Христа есть фак естества, постижимый, напр<имер>, при допущении эфирного тела2. Гностики теософы лучше метафизиков и философов, поскольку они требуют посвящения дл религиозного раскрытия истины, но и они "интеллигенты-отщепенцы" в мирово смысле этого слова, оторванные от корней, живущие гипертрофией интеллекта безблагодатные. В последней глубине христианская вера есть гнозис, знани посвященных через отречение, но до глубины этой не доходит гностическа теософия Христианские догматы - не интеллектуальные теории, не метафизически учения, а факты, видения, живой опыт. Догматы говорят о пережитом увиденном, догматы - факты мистического порядка. У величайшего из людей, Апостола Павла, были встречи и видения потрясающей силы и реальности, о выразил их в догмате искупления. Философ католического модернизма Леру борется лишь с католической схоластикой, лишь с богословски интеллектуализмом, отрицая интеллектуально-теоретический характер догматов Церковь никогда не утверждала интеллектуально-теоретического характер догматов, это делала лишь богословская схоластика. Философского интеллектуального, теоретического характера нельзя открыть в церковны догматах, его можно открыть в гностических ересях, всегда в большей ил меньшей степени рационалистических. Догматы Церкви никогда не был рационалистичны и интеллектуалистичны, они раскрывали лишь мистически факты, рационалистичны и интеллектуалистичны были еретические учения. Даж великий Ориген, поскольку он уклонялся от вселенской истины Церкви, бы интеллектуалистом и рационалистом, впадал в ложный гностицизм. Арианств было вполне рационалистично. Почти все ереси отвергали безумие и мистичност церковных догматов и пытались выразить истину более разумно и рационально Арианство7, конечно, рационалистичнее Никейского символа. Монофизитство8 конечно, рационалистичнее церковного учения о соединении в Христе природ человеческой и божеской. В церковных догматах - всегда максимум мистики максимум безумия, максимум антиномичности. В ересях - всегда рационализм ослабление антиномичности, боязнь безумия, движение по направлени наименьшего сопротивления. Безумная мистика церковных догматов не побоялас утверждать Троичность Божества, дерзнула сказать об одном и том же в одно то же время - один и три. Рационалистические ереси всегда обходили трудност и антиномичности, не дерзали на безумие и говорили один об одном, а три другом, один тогда-то, а три совсем в другое время. Безумная мистика Церкв дерзала сказать, что Христос был и совершенным человеком и совершенны Богом, что обе природы были в Нем совершенно соединены, что вол человеческая была в Нем претворена в волю Пославшего Его; рационалистически ереси всегда говорили, что Христос был только Бог, а человеческая природ была в Нем призрачна или что Христос был только человек, что воля в Христ была лишь одна. Не выносило еретическое сознание антиномичности. Теори Гарнака о том, что догматы были рационализацией христианства интеллектуализмом, внесением начал греческой философии, опровергается все историей Церкви, которая учит, что все догматы были мистичны и безумны опытны и для разума человеческого антиномичны, ереси же был рационалистичны, человеческим разумом устраняли антиномичность, был выдумкой человеческой. Афанасий ли Великий рационализировал христианство пр помощи греческой философии? Он получил мудрость свою от аскетически подвигов пустынножителей, опытно добывавших свет. Философия не нужна дл догматов религии, но догматы религии нужны для философии, питают ее посвящают ее в последние тайны Философия отвлеченная, существующая сама по себе, из себя черпающая сво мудрость, прекращает свое существование. Позитивизм является одной из фор прекращения существования отвлеченной философии: он подчиняет философи позитивной науке и в ней лишь приказывает искать источников питания Мистицизм является другой формой прекращения существования отвлеченно философии: он подчиняет философию позитивной религии и в ней приказывае искать источников питания. Но позитивизм окончательно губит философию мистицизм же возрождает философию, возвращает ей утерянную цель и жизненну ценность, приобщая ее к бытию. Философия станет тем, чем она была древности, станет священной, вновь соединенной с тайнами жизни. Всего мене это значит, что философия должна стать прислужницей теологии, от чего он освободилась с таким трудом. Не только философия не должна быть прислужнице теологии, но, быть может, и самой теологии не должно быть. Философия должн быть органической функцией религиозной жизни, а не прислужницей теологии это разница огромная. Философия не может и не должна быть богословско апологетикой, она открывает истину, но открыть ее в силах лишь тогда, когд посвящена в тайны религиозной жизни, когда приобщена к пути истины Философия, которая будет искать своей пищи в религиозном опыте, не только н будет схоластикой, но именно она будет противоположна всякой схоластике Скорее можно было бы назвать схоластикой отвлеченную философию и современну гносеологию, так как они порвали с духом жизни, жизни себя противопоставили Мы же хотели бы возвратить философии полнокровность, приобщить ее к дух жизни, т.е. окончательно освободить ее от всякой схоластики. Современна отвлеченная гносеологическая философия и есть секуляризированно схоластическое богословие. Схоластическое богословие и есть разобщение тайнами религиозной жизни, оно свидетельствует о том, что опыт религиозны иссяк, и подменяет опыт отвлеченным мышлением. Нужно только сказать, что н средневековых мыслителей теперь слишком принято клеветать. Средневекова философия совсем не была такой безнадежной схоластикой, как принято думать к ней вновь и вновь будут возвращаться. И теперь ведь мучит средневекова проблема номинализма и реализма. У современных гносеологов гораздо больш худосочной схоластики, чем у мыслителей средневековых. Новейшая гносеологи есть, в сущности, схоластическая апологетика - апологетика науки. Она так ж несвободна, как и схоластическая теология, она лишь представляетс свободной. Но схоластически-апологетическое отношение к науке так же вредно как и схоластически-апологетическое отношение к вере. Религиозная философи должна победить и гносеологическую схоластику, и теологическую схоластику т.е. дух жизни должен победить всякий отвлеченный рационализм Философия, восстановившая свое жизненное, религиозное питание, и буде философия свободная; то будет освобождением, а не порабощением философии Возвратить философии ее цель и путь к осуществлению цели не значи поработить философию. Истина освобождает, а путь к истине открывается лиш посвящением в тайны религиозной жизни. Воссоединение с бытием не может быт постыдным порабощением философии, оно восстанавливает ее цель. Пресловута "автономия" философии, ее самопогруженность, отвлеченность, рационализ привели к ужасу небытия и пустоты, к царству призраков. Оторванность о жизни и бытия есть порабощение, порабощение необходимости и иллюзионизму Религиозная вера всегда есть освобождение и спасение, только в этом е смысл, и все, что связывает себя с религиозной верой, в ней ищет питания все то освобождается и спасается. Иная, не освобождающая религия - ложь обман. И существуют слишком глубокие причины, в силу которых философи неизбежно должна будет искать питания в религии, возвратиться к свои истокам. Индивидуальный разум, индивидуальное усилие не могут открыт универсальной истины. Непомерные притязания индивидуального сознания по все линиям терпят поражения. Человек, предоставленный самому себе, оставленный самим собой и своим "человеческим", бессилен и немощен, ему не открываетс истина, не раскрывается для него смысл бытия, не доступен ему разум вещей Весь ход человеческой культуры, все развитие мировой философии ведет осознанию того, что вселенская истина открывается лишь вселенскому сознанию т.е. сознанию соборному, церковному3. Философия, т.е. раскрытие разумо вселенской истины, не может быть ни только индивидуальным, ни тольк человеческим делом, она должна быть делом сверхиндивидуальным сверхчеловеческим, т.е. соборным, т.е. церковным. Лишь вселенском церковному сознанию раскрываются тайны жизни и бытия, лишь в приобщении церковному разуму возможно истинное дерзновение, там лишь гарантия проти всякого иллюзионизма и призрачности, там подлинный реализм, реализ мистический. Философия должна быть церковной, но это не значит, что он должна быть богословской или клерикальной. Философия должна быть свободной она и будет свободной, когда будет церковной, так как только в Церкви свобода, освобождение от рабства и необходимости. Философия церковная ест философия, приобщенная к жизни мировой души, обладающая мировым смыслом Логосом, так как Церковь и есть душа мира9, соединившаяся с Логосом Философия отвлеченная, рационалистическая, "гносеологическая" схоластическая порывает с мировой душой и теряет пути к ней. Лишь церковна философия восстанавливает эти пути. Лишь церковная философия в силах решит проклятые вопросы, лишь ей доступны проблемы свободы и зла, личности мирового смысла, реализма и брачной тайны познания Развиваемая здесь точка зрения не нуждается в "гносеологическом оправдании, и противоречиво было бы требовать от этой точки зрения чист гносеологического обоснования. Гносеология слишком привыкла к роли судьи следователя, прокурора, но и она должна попасть на скамью подсудимых Господство и верховенство гносеологии, признание за ней высшей функци контроля, ожидание от нее обоснования и оправдания одног
|