| Главная » Файлы » Библиотека » Детская лит-ра |
Аршин, сын Вершка
| [ Скачать с сервера (34.7 Kb) ] | 07.01.2010, 00:28 |
| Витаутас Петкявичюс. Аршин, сын Вершка. 1971 СЛАВНЫЙ РОД ВЕРШКОВ Жил-был в деревне Безделяй человек, по имени Кризас, по фамилии Вершок, и славился он своей премудростью. Умные советы сыпались из него, как пух из подушки, но при всем при том наш Кризас даже ломаного гроша за них не требовал. И только по воскресным дням давал себе отдых - всякую чушь языком молол. Чепуху на постном масле. Кризас был мужик что надо: сердцем- лев, умом - лисица. Хотя, сказать по чести, у Вершка и предки все друг друга стоили: медведи в драке, волы в работе, каждый мастер языком чесать. К чему ни приложат руку - сломают так, что вовеки не починишь; кого погладят, у того искры из глаз; а не дай бог похвалят кого-нибудь - человек полгода ходит как в воду опущенный. Славный род, что и говорить! Раполас Вершок, дед Кризаса, еще в турецкую кампанию крест за геройство получил - на шее таскал его, чтобы нос не задирать отважности,-и до самой смерти безделяйцам о той лютой битве страсти всякие рассказывал: "Турки, значит, на одном берегу Дуная залегли, мы на другом; ни взад, ни вперед - застряло войско, словно топор в колоде, ни с места! Делать нечего, генералы зимовать велят. А тут холода ударили, у меня в голове и прояснилось. Приказал я артиллеристам в пушку ядро загнать, ствол весь до отказа паклей законопатить и сверху глиной залепить. Приготовились, ждем. Только турки зашевелились, мы как жахнем - трах-тарарах!.. Ну и бухнуло, ну и ухнуло! На нашем берегу человек сто полегло, а уж на турецкой стороне что делалось - ни в сказке сказать, ни пером описать". Вот это был солдат! А сын его Гервазас, отец Кризаса, тот в японскую войну отличился, хоть ничего и не получил за это. Послали его в разведку. Шел он, шел, вдруг видит: японский солдат ему навстречу. Гервазас ноги в руки и бежать. Только пятки сверкают. А японец со всех ног за ним. Смотрит Гервазас - в чистом поле мельница стоит, машет крыльями. Он шасть за нее, и японец следом. Гервазас шпарит во весь дух - никак не оторвется от противника. Обежали вокруг мельницы раз, другой, третий... десятый круг бегут. Так и носились бы до полного изнеможения, если б Гервазас с перепугу не догнал японца. И сам не рад. Японец, видать, был тоже не робкого десятка: услышал топот за спиной и поднял руки, не дожидаясь, пока противник окружит его и в плен возьмет. Военное дело назубок знал. Гервазас впопыхах не заметил, что японец сдался, и еще долго бегал вокруг мельницы. А когда выбился из сил, остановился и увидел, что неприятель руки вверх поднял. Тут Гервазас, как кошка, на мельничное крыло вскарабкался. Хотел было мертвецом прикинуться, но ветер дунул, повернул крыло, и герой на землю шмякнулся. Так и сел в лужу. Думал, на манер лягушки в тину спрячется, да, как на грех, вся грязь расплескалась, вода в мундир впиталась, и сидит Гервазас под открытым небом ни жив ни мертв. "Эх, была не была..." - решил смельчак, зажмурился и с винтовкой наперевес пошел в атаку. Шел, шел за японцем, а когда открыл глаза, смотрит - он уже в свой полк притопал. Прямо в штаб "языка" доставил. За тот подвиг генерал Гервазасу медаль сулил, да, на беду, его самого в плен взяли. Только и дали Гервазасу, что три дня отпуска - храбрость свою обмыть, а японец всю войну в плену просидел и винтовку больше в руки не желал брать. За мир боролся. А в Отечественную и сам Кризас показал, чего стоит род Вершков. В последний день войны к партизанам подался и все равно прославиться успел, Мигом! Встретил он блуждавшего по лесу немца и сделал вид, будто не партизан ищет, а кнутовище хочет вырезать. Нагнулся и стоит. "Хенде хох! Снимай шубу!" - крикнул фашист. "Не лето на дворе,-отвечал Кризас.-Так и простыть недолго". "Руки вверх!" - орет фриц. "А если у меня вся кровь из рук в ноги утечет, как же я убегу от тебя?" - не сдается Кризас. "Стрелять буду!" "Этак каждый дурак пулю вогнать может, а попробуй вытащи ее потом!" - рассуждает наш герой. Только немец прицелился - Кризас и глаза уже закрыл, - как вдруг с дерева: так-так-так! - словно пулеметная очередь. Тут и немец зажмурился от страха. Так и простояли оба чуть не целый час, все ждали, когда их пули скосят. Дятел, что сидел на сухой ели, не найдя поживы, полетел дальше. И снова тихо стало в лесу.. Как под водой. Опомнились враги, бросились бежать, но лбами стукнулись и упали замертво. Хорошо, "что у Кризаса башка покрепче оказалась. Он первым очухался, скрутил немцу руки липовым лыком и поволок в деревню. Будто телка на привязи. Другой бы потом всю жизнь трезвонил про этот подвиг, но не таков был Кризас. Он все молчал и думал. С тех пор как шибанулся лоб об лоб с немцем, его так и подмывало что-нибудь умственное сказать, но он только рукой отмахивался, как от мухи, и все думал, думал, думал. Будто филин, глазищами ворочая. Однако в один прекрасный день безделяйцы все же заставили его заговорить. За советом пришли. Повадился в стадо волк. Без ножа овец резал. Ну точно косой косил, разбойник. Долго думали, гадали мужики, как им быть, наконец решили обратиться к Кризасу. "На каком берегу лес растет - на том или на этом?" - спрашивает у них Кризас. "На том",- в один голос отвечают мужики. "Так сломайте мост, и волк не явится". Обрадовались люди, разнесли весь мост по досочкам, а волк как резал, так и режет овец, чтоб ему ни дна ни покрышки. Соседи опять к Вершку: "Что делать?" Кризас поскреб в затылке, подумал и сказал: "Не иначе, вы мост сломали, когда волк на этом берегу отсиживался. Стройте заново, ждите, пока он в лес воротится, а там и ломайте". Сказано - сделано. Помог ли, нет ли этот совет - никто не знает, а только мудрое слово с уст Вершка воробьем слетело, меж людей обернулось и орлом вернулось: по сей день в народе рассказывают легенды о необыкновенной мудрости Вершковой. Во все колокола о ней звонят! В СЕМЬЕ НЕ БЕЗ УРОДА Так и жил на свете Кризас Вершок, присматривал за колхозными лошадьми, покуривал доставшуюся от деда и отца кокосовую трубку да мысли мудрые как семечки разбрасывал. И еще бы столько же спокойно прожил, не родись у него сын Рокас. И как нарочно в воскресенье, когда его многодумная голо ва отдыхала, а язык лишь чепуху молол. Плел, порол, нес околесицу. Поскольку у них в колхозе не было ни добрых, ни злых фей, а окрестные болота, где в свое время водились ведьмы, трактористы давно уже осушили, колхозники сами принялись пророчить новорожденному, что ждет его в этой жизни. Как по звездам читали! - Этот малый вырастет-будет железо мять, как воск, - подержав крепкую ручонку младенца, сказал колхозный кузнец Наковалюс и подарил малышу кувалду весом в полпуда, полфунта и ползолотника. Не всяк подымет. - Пока он вырастет, от твоей кузни и духу не останется, все машины делать будут,- не согласился ночной сторож дед Караулис.- Быть парню солдатом: живот у него емкий, голос звонкий, и смотрит на всех с прищуром-сразу видно, будет метким стрелком. - Он подошел к младенцу, ущипнул его за ляжку, дернул за нос и подарил ружье. Не какую-нибудь хлопушку, что солью заряжать, а самую настоящую пищаль старый дед принес - самопал кремневый! - Ну нет уж, дудки! - возразил сторожу кладовщик Амбарас.-- Погляди-ка на его пальчики: загребущие, к себе тянут, как у ястреба. Кладовщиком будет малый! - определил он и, подойдя к люльке, преподнес Рокасу овчинку - кожушок подшить. Искусственную, в парикмахерской накрученную. - Сам вырастет - и пальцы выпрямятся, - решил пастух Выгоняйла.- Будет стадо пасти: и сильные руки, и звонкий голос, и пальцы хваткие - все пригодится пастуху при стаде.- Поклонившись в пояс, он подарил маленькому Рокасу рожок. И кнут ременный. Все желали новорожденному счастья в жизни, один лишь тракторист Пахайтис молчал, потягивая пиво. Наконец он вытер губы, встал и торжественно начал: - Все ваши ремесла хороши, а пожелания и того лучше, но только вы изрядно поотстали. Настоящему колхознику трактор подавай, стального коня...-да так и не кончил. Поглядел на Кризаса и прикусил язык. Разозлился Кризас оттого, что соседи прочат его сына не в инженеры, не в генералы, не в министры, не в ветеринары и даже не в председатели колхоза. Топнул в сердцах ногой и ляпнул: - Мой сын паном будет! Как топором отрубил. Соседи так и ахнули, спорить пробовали, возражать пытались, но Кризас уперся словно бык - не переспоришь. Когда гости разошлись, Дарата, жена Вершка, спросила мужа: - Тебе что, пиво в голову ударило? - Сказал, паном - значит, паном будет! ~ гаркнул Кризас, покраснев как рак. - Каким еще паном? - Самым настоящим: будет летом в галошах ходить, от солнца под зонтик прятаться, очки для важности носить и тростью помахивать, чтобы простой народ боялся, шапки за версту снимал. - Да ведь панов-то давно уже на свете нет,- убеждала мужа Дарата, - все попередохли от безделья, а ты хочешь, чтобы наш единственный сыночек паном был! Ни за что! Пусть уж лучше в подпасках бегает: глядишь, хоть ложку вырежет кленовую, из сосновых корешков лукошко сплетет, из тальника свистульку смастерит... А что пан умеет? - Панствовать! - грохнул кулаком по столу Кризас. Будто печатью припечатал. И пришлось Дарате смириться перед мужем, не мешать мудрецу своей дорогою идти. Широкой, как собачий лаз, прямой да сухой, как брод болотный. За всеми панами вслед. ЧУДО-МАЛЬЧИК Говорят, яблоко от яблоньки недалеко откатывается. А вот Рокас, еще и шагу не шагнув, с первых дней весь род Вершковый заткнул за пояс. Мал да удал. Начать с того, что родился он с четырьмя зубами и трех дней от роду клецки ел. Крутые, слипшиеся, по три штуки зараз проглатывал. Еще через неделю прямо из кувшина квас хлебал. За милую душу - не поморщившись. А горластый, а сердитый был! А тяжел-то до чего! Месяца не пролежал - люльку продавил. Дубовую, медью окованную. Тогда мать его на печку уложила. Осела печка, прогнулась, как спина у мерина, однако выдержала младенца. Может, так и рос бы Рокас на теплой лежанке, да спустя полгодика, раз-брыкавшись, все кирпичи повышиб. И рухнула печка. Со страшным грохотом. С того памятного дня перебрался Рокас на сеновал. Спал без просыпу ребеночек. Но вот исполнился мальчонке год, отец привел его в избу и стал учить панской мудрости. - Видишь ли, сынок, - начал он издалека, - спать да жрать и простой народ умеет, а пану притом еще и думать полагается- И Кризас постучал себя по лбу. Как в запертую дверь. - А я думаю, батя, - ответствовал сынок и со всего размаха хватил себя кулаком в лоб. - О чем же ты думаешь? - Думаю, что моя башка позвонче,- сообщил Рокас. - Разве так думают? - покачал головой отец. - Каждый простолюдин скажет, что цыпленок из яйца вылупился. А пан, тот еще подумает, как это цыпленок сперва в яйцо забрался. Вот как думать надо! И задумался тут Рокас. Сидит, час думает, два думает, не шевелясь, а отец на него любуется. Глаз не сводит. - Ну как, сынок, надумал что-нибудь? - спрашивает ласково. - Нет еще, - трясет башкой Рокас. Отец суетится вокруг него, деревянными башмаками по полу бухает. Наконец не вытерпел, снова спрашивает: - Ну, придумал? - Ага... - Так чего ты ждешь? Выкладывай! - А куда воробьи денутся, когда наша изба сгорит? Кризас только руками всплеснул от радости. Ну и ну! У мальчонки, можно сказать, молоко на губах не обсохло, а его уже хоть на митинг выпускай докладывать. Как по писаному шпарит. - Ах ты умница-разумница! Все насквозь видишь! - радовался отец, обнимая Рокаса. А мать, смахнув слезу, поднесла сыночку полное решето орехов. Лесных, отборных - один в один. - Угощайся, сынок. Тот потянулся было за орехами, но отец остановил его: - Пан так не делает. Ты сперва поблагодари мать, а затем попроси, чтобы своей рукой тебе отсыпала. - Еще чего! - рассердилась Дарата. - Пускай сам берет. - Рокас, не будь дураком!- предупредил отец.- Материна горсть вдвое больше твоей! Но мальчик не слушал ни мать, ни отца. И руки за спину спрятал. - Бери, - упрашивает мать. Рокас не слушает. - Пускай сама отсыплет, - твердит отец. А Рокас ему в ответ: - Тогда уж лучше ты набери: твоя горсть еще побольше будет. Доконал-таки папашу своей мудростью. - Ума палата! Вот тебе две горсти! Вот тебе три! - Кризас чуть ли не плясал от радости.- Вот тебе десять горстей! Да такому сыночку и всего решета мало. На лету хватает отцову мудрость! Обнял и расцеловал наследничка. Так и рос удивительный младенец, затмевая мудростью родителей, ростом и силой опережая соседских ребятишек, радуя колхозников своими проказами: кому окошко высадит, кому забор повалит, кому огород потопчет... Все только диву давались: - Ну и мальчик! Другой бы на его месте давно уж голову сломал, а этого и смерть не берет! Живьем готовы были схоронить беднягу. БРАТ МИЛОСЕРДИЯ Рокас рос как на дрожжах, будто его кто за уши тянул, и, будучи еще в коротких штанишках, вымахал выше Кризаса. Он бы, глядишь, и дальше рос, если б не притолока. Каждый раз об нее лбом бился, вечно с фонарем над глазом ходил, и сколько за день прибудет росту, столько, бывало, и убудет, как стукнется. Перестал расти, вширь пошел. Зато ел ребеночек за троих. Как дорвется - не оторвется. Больше всего любил он клецки. Только рот разинет, прожевать не успеет, а клецка уже сама проскакивает в глотку, будто ее за веревочку дернули. Уши - шлеп, шея - оп, раздуется, точно утиный зоб, и готово дело: в животе клецка. А случись сразу двум или трем застрять в горле, тоже не велика беда: Рокас только головой помашет, слезу стряхнет, а пальцем пропихивать ни за что не станет. Боится руку проглотить. Первое время Кризас смотрел да радовался, ложку в сторону отложив, но когда остался несколько раз без обеда, перестал глаза таращить и принялся уплетать за обе щеки, не бросая мудрых слов на ветер. Словно перед голодухой наедался. Первое время они вровень ели. Однако вскоре сын и тут начал обгонять отца. Тогда Кризас хитрость применил. Довоенную! - Дно у миски-то обливное, - заявил он однажды, уминая клецки, и поближе придвинул миску. Прямо под нос себе поставил. Рокас только рот разинул и глазами хлопает, не зная, что сказать. Может, так и встал бы голодный из-за стола, если бы не мать, которая, раскусив отцову хитрость, передвинула миску к сыну и сказала: - Три копейки заплатил и хвалишься. Отец снова миску к себе: - Ничего, что дешевая, зато крепкая. Но мать вновь подвинула миску к сыну и, придерживая руками, возразила мужу: - Будешь по столу возить, так не только глина - сталь и та не выдержит. В следующий раз Рокаса уже не надо было учить. Только отец добрался до подливки, Рокас тут же повернул миску и давай из-под клецек соус черпать. Как из колодца. Кризас снова повернул миску лункой к себе и мудро заметил сыну: - Солнце по кругу идет. Мальчик недолго думая еще раз повернул миску со словами: - Идет, идет. Если ночь не остановит, так оно черт знает куда зайти может! - А сам одной рукой миску придерживает, другой клецки наворачивает. Только соус капает с подбородка. - Вот и гром грянул! - Кризас трахнул парня между глаз, но твердолобый даже ухом не повел, а отцовская ложка пополам треснула. Пока старый Вершок искал другую, Рокас все клецки умял, и отцу осталось лишь корку взять да облизать ею миску. И холодной водой запить. Хоть и голоден был Кризас, а все еще радовался, что у него такое чадо растет: "И ростом, и умом взял. Даже такого мудреца, как я, на словах и на деле перемудрил! Точь-в-точь бывший безделяйский пан Яцкус. Тот, бывало, пол-лося, полкабана, трех зайцев в один присест слопает и еще голодающим проповедь прочтет. Даже квасом не запив!" Пошел отец лошадей кормить, а мать не выдержала и пожурила Рокаса: - Нехорошо ты поступил, сынок. Отец - работник, кормилец наш, а ты не пожалел его, без обеда оставил. - В следующий раз пожалею, - обещал сын. И пожалел! Съел все клецки, соус вычерпал, прибежал на конюшню и кричит отцу: - Миску сам вылизывать будешь или мне прикажешь? Целый день смеялись конюхи над Вершком, и не мог он урезонить их ни глупым, ни мудрым словом. Только пояс потуже стягивал. А мать снова учила сына: - Коли уж клецек не оставил, мог бы хоть краюшку хлеба да крынку молока принести отцу. Ведь от голода и помереть недолго. Обрадовался Рокас, что можно исправить дело, схватил ломоть хлеба, налил в крынку молока и бегом к отцу. День был жаркий, вспотел наш Рокас, притомился в дороге и решил напиться. Сел в канаву, запрокинул крынку, да так в три глотка и осушил ее. Ни капли не оставил. А придя на конюшню, протянул отцу пустую посудину и общипанный ломоть хлеба. - Где же моя доля? - удивился Кризас, заглянув в пустой кувшин. - Твоя доля была сверху, а моя - снизу. Никак не мог я до своей добраться, чтобы твоей не выпить, - оправдывался Рокас. И отец был рад-радешенек, что хотя бы сухим хлебушком удалось подкрепиться. Почерствелым мякишем голод утолить. Вот каким сердобольным мальчиком был Рокас! Настоящий брат милосердия, только красного креста на лбу не хватало. АРШИН Хоть и добрым едоком был Рокас, а вот чтобы раз поесть и всю неделю сытым ходить, никак не получалось у него. Чуть отойдет, бывало, от стола, по двору пробежится, в воробьев камнями покидает, морковинку - зубы прочистить - выдернет и снова к мамке: есть давай! Мать с утра до вечера от плиты не отходит. Целый день два чугунка на огне кипят. Но вот однажды бригадир Полуквас явился Дара-ту в поле звать. - Не могу я, - объясняет женщина. - Как я своего младенца без присмотра брошу? - Ну знаешь, ты и святого можешь вывести из терпения! - разозлился бригадир. - Нашла младенца! Парень косая сажень в плечах, а она мне сказки рассказывает! И не стыдно тебе за таким верзилой прятаться? - Он хоть ростом и велик, а разум-то детский, -возражает мать- Что с него взять, с Вершка малюсенького... - Ничего себе малюсенький! - возмутился бригадир.- Если он Вершок, то кого же тогда Аршином звать?! И прилипло это прозвище к мальчонке, навсегда пристало. С этой поры никто его не звал иначе. Аршин, да и только. Как тут было матери оправдываться? Не скажешь ведь, что не вышла в поле, потому как Аршина не на кого оставить. Да и за ручку такую версту водить не будешь: отец по плечо ему, мать - до пояса, а он знай вышагивает посередке, родителей за руки ухватил и тащит. Словно дошколят в колхозный детский сад ведет. Посоветовались родители друг с другом и стали на работу собираться. Наварили горшок картошки, котел мяса и, уходя из дому, наказали сыну: - Сам поешь, не маленький. - Что? Сухую картошку7 - Простокваша в погребе. - Все равно будет сухо, ~ огорчился Рокас. - Масла возьми в чулане. Только варенье не трогай! - Ладно, не трону, - обещал сын, и мать с отцом ушли. Сел Аршин, задумался: как бы ему так поесть, чтобы простоквашу самому не наливать, масло из маслобойки не доставать и картошку не студить? Как самый настоящий пан устроиться! Думал, думал, наконец придумал. Достанет картофелину из горшка - лезет в погреб за простоквашей. Пока спустится по лестнице, смотришь, картошка и остыла; он ее в рот, простоквашей запьет, а сам из погреба в чулан спешит маслом смазать. Чтобы в горле не застряла. Понравилась Аршину такая кормежка: день-деньской знай физкультурой занимайся - вверх-вниз по лестнице носись да челюстями двигай. И полезно, и время до ужина быстрей бежит. Вернулись родители с работы, так и ахнули, когда увидели, как единственное чадо в поте лица с картошкой управляется. - Ты что же, весь день так маешься? - не на шутку перепугался Кризас. - Весь,-улыбается Аршин,-Авось и до вечера не кончу. - Так и без ног остаться можно...- запричитала Дарата. А Кризас на свой лад учит сына: - Вот гляди на меня: я хоть и стар годами, а сколько силы во мне еще - пакляную шапку свободно на голове удерживаю. А все почему? Потому что не лезу вон из кожи на работе: сено лошадкам одной рукой подбрасываю, а когда та устанет, другой берусь. Так и тружусь попеременно. А ты что делаешь? Целый день как угорелый мечешься. Надо сердце на старость лет поберечь, ты ведь паном быть хочешь. Пузатым, ясновельможным. - Поберечь - это я готов, - согласился Аршин и подавился сухой картофелиной. Хорошо, что Кризасу толкушка под руку подвернулась. Взобрался старик на лавку да как трахнет сына по спине - кусок проскочил, и все обошлось. Даже к доктору вести не понадобилось. Правда, толкушка в щепки разлетелась, так что с того дня Дарате приходилось крупу безменом толочь, а картошку мельничкой молоть. На другой день родители понаставили вокруг Аршина горшки с едой, миски, кружки, а сами снова на работу ушли. Сынок сидит, ест за милую ду-шу да по животу себя похлопывает - можно не сходя с места до всего рукой дотянуться. Когда все подчистил, вспомнил про варенье в чулане. Чернику на меду. Вспомнив, раз обошел вокруг ведра, покосился, но даже ягодки не взял. Второй раз обошел - понюхал только, а на третий решил себя за такую выдержку вареньицем попотчевать. Вознаградить за свое долготерпение. - Ты ведь обещал не трогать! ~ вскричала мать, когда вернулась в дом и увидела пустое ведро.- С чем же мне теперь пироги печь? - Я целый день не трогал, даже близко к варенью не подходил, а потом на радостях, что слово свое сдержал, решил отведать и сам не заметил, как до дна все вычерпал, - оправдывается Аршин, вытирая ложку о штаны, а пальцы - о волосы. И смотрит одним глазом, другой прищурив. Отец подумал, что сынок от удовольствия жмурится, потому и ругать его не стал, объяснив Дарате: - Ясновельможный пан Яцкус не ложкой - лопатой мед черпал, и то ничего, как бык здоровый был, только, бывало, когда солнышко пригреет, вся сладость у него на лысине и выступит, букашки всякие слетаются. Он на тот случай воронье перо втыкал в шляпу. Шмелей пугать. На следующий день Аршин снова одним глазом смотрит. И на третий, и на четвертый так же, пока наконец Вершок не встревожился: - Никак, ты снова придумал что-то? - Как ты учил, так я и делаю: одним глазом смотрю, другой на старость берегу. Тут уж мать всполошилась. - Где твой ум? - накинулась Дарата на мужа. - Калекой ребенка вырастишь! - Много ты понимаешь,-не сдавался Кризас.- Помню, у того же пана Яцкуса на носу очки сидят, на брюхе бинокль болтается, а как выйдет, бывало, сов стрелять, все равно один глаз зажмурит. Видно, такой фасон у панов. Слово за слово - поссорились. Замолкли и сидят будто воды в рот набрали: отец заговорит ~ мать ни гугу в ответ; мать голос подаст - отец отмалчивается. Точно мышь на крупу, надулись оба. Неделю молчат, вторую не разговаривают, третью... Кризас взял лучину, зажег и давай под кроватью вчерашний день искать. Не столько ищет, сколько старуху дразнит. - Ты чего там шаришь? - первой не вытерпела Дарата. - Того и гляди, избу спалишь. - Да все думаю, может, твой язык найду, - засмеялся Кризас. - Ты ведь уже третью неделю без языка ходишь. Ничего не ответила жена, но затаила обиду на мужа. Как баранку впрок отложила. Дразнил, дразнил Кризас Дарату, наконец старуха не выдержала, отыскала гвоздь, молоток и высматривает на стене местечко поудобнее. - Ты что делать собираешься? - забывшись, осведомился Вершок. - Язык твой прибить хочу, чтоб не болтался,- расквиталась за прошлое жена. Мать с отцом ругаются, Аршин слушает да на ус мотает, выжидая, чем это все кончится. А когда родители про варенье вспомнили и снова за сына принялись, он им так ответил: - Ну что вы можете мне сказать, если одна без языка разгуливает, а у другого гвоздем прибит? От этих слов старик покрутил головой и за шапку взялся. - Я в твои годы старшим не грубил, - буркнул сыну, прежде чем уйти. -Ас каких лет начал? - заинтересовался Аршин.- Раньше или позже, чем ясновельможный пан Яцкус? Старик выскочил за порог да так дверью хлопнул, что с потолка костра посыпалась, а старуха в слезы; - Я вот сиротой росла, чужим людям и то не смела говорить такое... - Я тоже сиротой хочу быть, - надул губы Аршин. - Почему, сыночек, почему, ненаглядный мой? - вскинулась мать. - Потому что никто меня тогда мучить не будет... Бу-у-у! - заголосило дитя. Тут и мать поскорей платок на голову. Свадебный, только молью посередке траченный. ЗАЧЕМ СЛОНУ УШИ? Чем больше ел, тем толще становился Аршин. Пухнул как на дрожжах. Родители ни белья, ни одежды напастись не могли на него. Только сошьют, принесут домой, обрядят сыночка - смотришь, через день обновка по всем швам трещит, локти рваны, колени драны, спина пополам разлезлась. С плеч да в печь. Однажды отец повел сына в сельмаг ботинки покупать, самые большие выбрал. Пятьдесят последнего размера! Аршин втиснул ногу, прошелся по магазину, ногами повертел и радуется: - Ух ты, красивые-то какие! - Не в красоте толк,- наставляет отец, отсчитывая последние деньги.- Важно, чтобы хороши были. - Хороши, хороши, - чуть не плачет Аршин. - Покажи, где палец, где пятка? - проверяет отец. А сын подметками скрипит, сам улыбается сквозь слезы и нахваливает: - И блеск, и треск - до чего же хороша обувка! - Вправду хороша? - последний раз спрашивает отец. - Лучше некуда! Заплатили денежки и ушли. Не успели до дому дойти, как Аршинов палец наружу вылез. Будто нож из ножен распоротых. Отец за голову схватился: - Я же говорил - малы, не хороши тебе! - Башмаки-то хороши, - отвечает сын,-только палец великоват, - и дальше пошел, прихрамывая. Ничего ему Кризас на это не сказал, опасаясь, как бы самому нахлобучки дома не было за такую покупку. Но Дарата даже не глянула на башмаки. Ей не терпелось примерить сыну новую одежу - широкую, свободную, мешковатую, правда, малость, так она и впрямь была из мешковины, самой прочной. Собака не прокусит. Только выбежал Аршин за дверь, глядь, тут же назад идет весь измазанный, оборванный. Как чучело гороховое. - О господи! - напугалась мать.-Где ты так изодрался? - По заборам лазил. - А измазался где? - Дворец лепил. - А меня там вылепил? - просветлел отец. - Нет, грязи не хватило, - объяснил сын, - всю на Яцкуса извел. - Нет больше моей моченьки!..-зарыдала Дарата. - Теперь ты, отец, ломай голову, во что сына одеть. Думал, думал Кризас, наконец додумался. Сторговал у соседа по дешевке телячью шкуру, выделал, отнес портному и заказал штаны для сына. Проволокой сшитые, гвоздями сбитые. Когда обновка была готова, Вершок надел на сына штаны и сказал ему: - Хоть верхом катайся - не протрутся! Но недолго радовался бедняга. На другой же день Аршин воротился домой с прорехой на заду. Хотел незаметно боком в дверь шмыгнуть, да споткнулся о порог и грохнулся во всю избу. От сеней и до задней стенки. Тут отец, конечно, увидел, что штаны разорваны. - Кожаные?! Железные?! - закричал он, попытался было схватить за шиворот безобразника, но не дотянулся. - Да ясновельможный Яцкус все наряды от деда унаследовал, сам носил и внукам оставил, так в той одежде они и за море смывались, когда у нас тут панов прижали. А ты телячьей кожи штаны за один день ухлопал! - Я их не хлопал, я катался... ~ захныкал Аршин, и слезы из глаз, как бобы, посыпались. - Это на новых-то штанах?! - Да не на штанах, на точиле! Ребята крутили, а я сидел только. У отца и руки опустились: ну что ты будешь делать... - Кожаные!.. Железные!..- бормотал Кризас, а про себя уже торговал у соседа бычью шкуру. Из которой подметки кроят. На этот раз куртку Аршину шорник шил, штаны - скорняк, а шапку тачал сапожник. В воде вымачивал, потом на тыкву, как на колодку, напялив, молотком отбивал, шилом дырки протыкал и смоленой дратвой стягивал. Можно подумать, не треух мальчонке - покрышку для тракторного колеса готовил. Не прошло и двух дней, прибегает с улицы Аршин - на нем не шапка, а какой-то ком, соломой набитый. Гнездо воронье. - На голове он, что ли, ходил? - всплеснула руками мать. - Ты где шапку измочалил? - не на шутку разозлился отец. - Это не я, это все мальчишки, - оправдывался Аршин. - Они что - на головах ходили в ней? - Нет, в футбол играли. - Твоей шапкой? - Моей... Еще и листьев сухих в нее набили. - Конец света...-всхлипнула мать и плюхнулась на лавку.-А ты что делал, когда мальчишки шапку твою пинали? - Я на воротах стоял, - ответил сын и заплакал в три ручья. Заревел белугой. Но на сей раз и слезы не спасли Аршина. Отец влез на лавку и схватил неслуха за уши. Отвислые, холодные. - Сейчас я тебя выдеру! Говорили тебе, не озорничай?! - тряс он Аршина. - Говорили. - Ну что теперь с тобой делать? - Отец уже из сил выбился, а сыну хоть бы хны. - Да ничего, - говорит Аршин. - Я забыл и нарушил свое слово, и ты свое забудь и нарушь... Но Кризас выполнил обещанное: цепом сына отдубасил и в угол поставил. - Стой и думай, за что тебя драли! - топнул ногой Вершок и пальцем погрозил Аршину. Стоял увалень, стоял верзила, пока яму в углу не вытоптал, а потом придумал все-таки. - А слона за уши дерут? - спрашивает Кризаса. - Нет, - отвечает отец. - Эх жалость, - вздохнул Аршин. - Такие большие уши и зазря пропадают. Ты бы за них обеими руками ухватиться мог. Умилился, растрогался Вершок, смахнул ладонью непрошеную слезу и выпустил Аршина из угла. Похлебку есть КАК ШАРИК ГРОШ АРШИНУ ЗАРАБОТАЛ Страда была в самом разгаре. Все трудились - стар и млад, кто здоров и кто болен. Даже камни шевелились на колхозных полях. Один Аршин день-деньской на боку валяется, бьет баклуши. Точь-в-точь ясновельможный пан Яцкус. Мать усталая с работы пришла, а дома кавардак: горшки закопчены, посуда немытая, под кроватью грибы растут, мох по стенам зеленеет, паутина - как шпагат в углах. Сам черт ногу сломит. Разозлилась Дарата, сунула Аршину тряпку в руки и, плюнув на мужнины увещевания, приказала дармоеду-сыну посуду мыть. Горшки драить... А сама схватилась за веник и стала пол мести. - Пан Яцкус даже пяток себе сам не чесал...-завел было Кризас, но, завидев, как Дарата машет веником у него под носом, приумолк и тоже работу себе нашел. Трубку чистить. Пролежавший все бока Аршин с радостью принялся за дело. Засучил рукава, нагрел воды и давай плескаться, как в дождевой луже. Все окна забрызгал. - Смотри не упади с тарелкой-то! - предупреждает мать. - Как же я упаду, если я за нее обеими руками держусь? - недоумевает Аршин. Не успел он это сказать, как загляделся в окно, нога за ногу заплелась - и грохнулся. Тарелка - трах об пол! И на кусочки. - Ну что я говорила?! - подбежала к нему Дарата.- Как это тебя угораздило? - а сама даже приподнять Аршина не в силах. - Да вот так, - вскочил на ноги Аршин и, схватив другую тарелку, снова брякнулся на пол. Тарелка - вдребезги, а сам чуть стену головой не вышиб и вторую гулю набил. Со страусово яйцо, не меньше. - Хватит, хватит, не показывай больше!-Мать махнула рукой и сама помыла посуду. А Кризас, посасывая трубку, не замедлил мудрое слово вставить: - Давно бы так! Разве это мужское дело - посуду мыть? Аршинчик, дай-ка мне уголек из печки - трубку раскурить. Да, будь добр, выбери который погорячей. Аршин, смотрит в печку: угли все как на подбор. Огнем горят. Недолго думая выгреб целый совок и поднес отцу. Что ни говори - мужское дело! - Куда мне столько? - удивился Кризас. - Чтоб ты сам погорячее выбрал, - не моргнув глазом, ответил сын и высыпал все в отцову пригоршню. Еще ладно, увернуться старик успел, а то бы сын ему не только деревянные башмаки, но и руки сжег. Долго ли умеючи! - Разве это ребячье дело - играть с огнем? - отчитывала Кризаса жена. А на другой день, отправляясь в поле, снова велела Аршину посуду мыть, правда алюминиевую на этот раз. Кризасов сынок все кастрюли, миски на пол свалил, кипятком обдал, золой посыпал и сам посреди избы улегся; лежа матери помогать решил. Чтобы не сверзиться и не перебить посуду. "Ниже пола не упаду",- рассудил он, посвистывая. Собаку подзывая. Шарик тут как тут, прибегает со двора, видит - жирные тарелки на полу, и давай вылизывать. Любо-дорого поглядеть, как пес старается. Аршин по шерстке его поглаживает и посудину за посудиной ему под нос подсовывает, а тот знай языком орудует. Аршину только блеск рукавом навести осталось. Попотчевал Шарика за верную службу огрызком колбасы, а сам - на боковую. Такой храп стоял, что вся изба ходуном ходила. Вечером приходят родители с работы и глазам не верят: впервые в жизни дождались от сына помощи. Мать на радостях клецками работягу ублажала, а щедрый Кризас ему грош отвалил. Не целый, ломаный, еще лет сто назад от времени позеленевший. Поужинав, стал Вершок в ночное собираться. Надел теплые носки, полушубок накинул и просит сына: - Достань-ка мне, Аршинчик, сапоги с печки. А то мои деревяшки совсем уже прохудились. - А это мужское дело? - справился Аршин. - Мужское, мужское, - заверил Кризас. - Поторопись, меня люди ждут, стоят за дверью. - Так чего спешить, коли ждут? - пожал плечами сын.- Иное дело, если б не ждали... Побрел к печке и сбросил оттуда два правых сапога. Один - материн, другой - отцовский. - Ты что одинаковые мне даешь? - спрашивает Кризас. - Где же одинаковые? Один - большой, другой - маленький, - объясняет Аршин. - Да, но оба правые! - кипятится Кризас. - А откуда здесь левым взяться, ежели они на печи остались? - недоумевает сын. Так и не разрешил отец этой загадки - без сапог отправился в ночное. В галошах на босу ногу. Вышел во двор, свистнул Шарика, привязал его веревкой за шею и хотел уже идти, а сын выскочил на порог; - Оставь собаку! - Как так - оставь? - заспорил Кризас. ~ А кто мне ночью лошадей будет караулить? - А кто мне после ужина будет посуду мыть? - выпалил Аршин. Отец так и поперхнулся, поняв, из какой тарелки ел, но грошик все же не отобрал. Хоть и не похвалил Аршина за его выдумку. - Кто ж так делает? - наставлял он будущего пана.- Каждому свое занятие: лошади - поклажу возить, собаке - дом стеречь, кошке - мышей ловить, пану - пановать да брюхо себе поглаживать. Один ты все путаешь. У меня мурашки по телу бегают, как подумаю, что на старости лет из одной тарелки с собакой ел. - А ты дуста за шиворот насыпь, вот и не будут бегать,- успокоил сын. И в избу Шарика загнал. Наутро мать наказала перед уходом: - Подметешь пол и погреб проветришь. Отоспавшись, с боку на бок поворочавшись, Аршин встал, схватил метлу и так размахался ею, что в доме пыль столбом, дым коромыслом. Колхозные пожарники увидали такое дело - бух в колокол, народ сзывать; а как стали из лужи воду черпать, так и завязли в тине. По самые уши. Кризас примчался домой, не чувствуя под собою ног, влетает в сени, а там Аршин стоит и, точно крылом, лопатой машет - ветер гонит. Погреб проветривает. - Ничего не стряслось? - хватается за сердце старик. - Ничего. - Все в порядке? - не поверил Кризас. - Не все, - подумав, признался сын. - Не томи, говори скорее, что случилось?! - Да вот мышь угодила в молоко. - Тьфу ты! - плюнул Вершок. Вытер холодный пот и махнул рукой. - Я уж думал, изба горит. А мышь-то хоть выудил? - Нет, я кошку засунул в крынку. И крышкой накрыл. - Ты что, рехнулся?! - завопил Кризас. - Без обеда нас всех оставил! - Ты же сам учил, что это не мое, а кошкино занятие мышей ловить, вот я и не стал выуживать, - объясня | |
| Просмотров: 696 | Загрузок: 151 | | |
| Всего комментариев: 0 | |